«Японский городовой», или Камни в реке памяти.

Фото с сайта nn.by

Серия инцидентов с участием скульптуры минского городового у здания МВД дает повод задуматься о правовом статусе памятников и их реальном значении в жизни общества. С одной стороны, в Беларуси действует закон об охране памятников истории и культуры. К ним, несомненно, относятся и специально возведенные мемориальные сооружения и знаки. С другой — очевидно, что фактическое их положение, общественное отношение к ним во многих случаях весьма далеко от того, которое закреплено нормами законодательства. Происходящее вокруг минского городового — именно такой случай.

В свое время весьма популярно было выражение «японский городовой». Происхождение его неясно, но применялось оно обычно как заменитель матерщины и прочей нецензурной лексики. Как допустимое ругательство, не подлежащее осуждению общественным мнением. Похоже, скульптура у здания МВД для определенной, прежде всего молодежной части общества становится таким аналогом «японского городового». Разумеется, вопреки желанию и авторов, и заказчиков этого «художественного» объекта».

Фото с сайта belta.by

Но, чтобы говорить об этом с уверенностью, нужно хотя бы примерно представлять, каково это желание. Судя по облику монументального блюстителя закона, он должен запечатлеть как надежность и незыблемость установленного порядка, так и его социальную направленность («добрый человек и собачку не обидит»), его близость к народу.

Но для воплощения этого замысла прототип был избран явно неудачно. Как известно, полиция времен царского режима, один из представителей которой запечатлен в скульптуре, разбежалась после свержения самодержавия в феврале 1917 года. Уже с 4-го марта общественный порядок в Минске обеспечивал отряд народной милиции во главе с М. В. Фрунзе. Именно с ним современная белорусская милиция связывает свое рождение, что и ознаменовала грандиозными торжествами по случаю своего 100-летия в марте 2017 года. Более того, с формированием системы общественной безопасности, в центре которой создание милиции, принято связывать важнейший этап становления белорусской государственности. (Об этом см. текст этого блога «Беларуси— 100 лет»).

Таким образом, можно выявить как минимум два противоречия, которые способствовали превращению минского городового в «японского городового» вместо того, чтобы внушать всенародную любовь и чувство безопасности. Во-первых, из неведомых идейных соображений прообразом защитника не стал ни революционный солдат 1917 года, ни кто-либо из его позднейших наследников, с кем белорусская милиция отождествляет свою историю. Во-вторых, опущенный с постамента на каменную брусчатку мостовой, по замыслу авторов, для более тесного контакта народного защитника с гражданами, он, если судить по развитию событий, установленным режимом охраны огражден от такого общения. В результате, как это часто бывает с нынешними идеологами, получилась типичная «редиска» - вместо символа порядка и безопасности возник нарушитель спокойствия и гражданского согласия.

Фото с сайта onliner.by

Вообще, тема символики замыслов, действий, материальных объектов настолько же важная, насколько и недооцененная в деятельности теоретиков и практиков строительства белорусского государства. Она вовсе не сводится к проблеме герба, флага, гимна и некоторых других внешних атрибутов государственности, как принято считать. Но здесь есть смысл остановиться на узком сегменте памятных знаков, назначение которых — запечатлеть в общественном сознании идейно-выверенное и предсказуемое отношение к событиям, персонам, явлениям.

Упомянутый минский городовой как раз и представляет знак-явление. В отличие от двух других типов, где символика и ее образное воплощение в основном определяются конкретными обстоятельствами или судьбой героя, границы явления неопределенны, трактовки субъективны, символика неочевидна. Эта абстрактность условий требует особого внимания создателей к деталям (именно в них, как известно, кроется черт!), к характеру их взаимодействия с окружающей средой для получения планируемого символического значения. На практике же часто происходит наоборот. Абстрактность толкуется как признак облегчения задачи и необязательности соблюдения идейных и эстетических канонов. Тогда символика проекта формируется вопреки замыслу творца. «Японский городовой» вместо символа законопослушания — вот результат такой недооценки сложности задачи.

Отдельный вопрос — учет креативности общественного сознания, его изменчивости от поколения к поколению. В итоге формируется неповторимая «картина мира», одним из краеугольных камней которой становятся памятники соответствующей эпохи. Индивидуальное сознание мифологизирует их в соответствии с собственными ценностями, нравственными предпочтениями. Вокруг знака формируется легенда, в рамках которой человек и воспринимает его значение.

Для пояснения достаточно сослаться на примеры из жизни Могилевского региона. В последнее время здесь появилось множество мемориальных сооружений различного идейно-художественного уровня и предназначения. Среди них комплекс Площади звезд в Могилеве со Звездочетом и креслами для свидетелей-участников непрерывного бега времени. Здесь символика памятника рождается из специально организованного взаимодействия зрителя с его элементами. В том числе из участия в таинстве соединения звезд небесных и «звезд» земных. Причем не всегда запланированного создателями мемориала, если судить по некоторым затертым до блеска его местам.

Фото с сайта tut.by

Фото с сайта pikabu.ru

Еще более выразителен этот неожиданный эффект в «жизни» памятных знаков «Огурец» в огуречной столице — Шклове, «Бобер» в Бобруйске и других. Вытертые до сверкания отдельные части этих артефактов, появление здесь молодоженов с цветами и некоторые другие признаки показывают, что массовое сознание выстроило вокруг них собственную легенду и символику. Ее очевидные черты — надежда на богатство в доме, плодовитость и благополучие в семье и другие понятные человеческие ценности.

Другой яркий пример — центральная фигура широко известного памятника на нынешней площади Свободы в Могилеве. Откуда и куда бежит эта женщина? Когда и зачем приземлилась она на древней площади, связанной со всей историей города и Приднепровского края? Скульптура рождена фантазией автора в мастерской, где долгой время пылилась на полке. Выгодно пристроенная по «датскому» поводу в Могилев, она нарушила ауру этого священного для могилевчан места. Ни переименование площади, ни переквалификация комплекса из памятника «борцам за Советскую власть» в памятник «борцам за свободу» не добавили ему сакральности в сердцах тех, кто знает историю Отечества.

Что позади у этой устремленной вперед фигуры? Седой Днепр — еще один символ города, историческое Подниколье, корпуса ПО «Химволокно» на горизонте... А что впереди? Центральная улица, упирающаяся в ж/д вокзал, чемодан и... далее. Хотя сегодня Могилев и не позиционирует себя как «центр большой химии» и вопросы экологии сменили свою ориентацию, но миф, рожденный в иную эпоху, живет. «Женщина, бегущая с «Лавсана» - так по-прежнему зовет ее народная молва.

Но символика памятников не только способна возникать помимо воли их создателей. Она может перерождаться и даже полностью менять свой знак на противоположный.

Об этом следующий текст - «Японский городовой» - 2.

Владимир Верин.