Миф как институт памяти.
Три десятилетия – срок, когда в сознательную жизнь вошли уже два поколения сограждан, не имеющие личных впечатлений об СССР. Самое время для формирования позитивного мифа, который понесет потомкам память о стране, откуда все мы родом, где наши корни. Или же, напротив, вместо благодарной памяти о прошлом продолжит разматываться клубок страстей, а «болезнь красных глаз», злоба и ненависть отравят жизнь новых поколений, не обладающих собственным опытом-иммунитетом в отношении к прошлому.
Так уже случилось с Октябрьской революцией 1917 года и гражданской войной, в отношении которых идеология победила мифологию. Не устоял даже казалось бы немеркнущий образ Великой Отечественной войны. Пожелтевшие листья агитплакатов «Подвиг народа бессмертен», «Никто не забыт, ничто не забыто» и др., а также слабеющие голоса все более редких ее ветеранов уже не в силах рассеять надвигающийся псевдоинформационный морок невежества и бездуховности, десакрализации достижений предшественников.
«Нам наплевать на бронзы многопудье...»
Институциализация памяти. Это один из способов воплощения спасительного позитивного мифа о прошлом. Он не сводится к привычным формам «консервирования» былого в архивах, музеях, средствами монументального искусства. «Во имя грядущего завтра сожжем Рафаэля/ Разрушим музеи, растопчем искусства цветы!». К сожалению, это не было всего лишь эпатажным лефовским лозунгом. Сегодня о многих поворотных событиях и явлениях прошлого, в т. ч. недавнего, возможно судить не столько по материалам архивов и музеев, сколько по отзвукам мифов и народных преданий. А самым ненадежным источником, особо подверженным коррозии политической конъюнктуры и идеологии, оказались бронза, гранит и мрамор монументов.
Оставим пока в стороне отечественный негативный опыт. Стоит хотя бы упомянуть о возникновении «альтернативной истории» как о мировом явлении. Или же о диаметральной переоценке национальных ориентиров на противоположной стороне планеты. В частности, в отношении героев и злых духов становления североамериканской федерации государств – США.
Страна Советов: вопросы без ответов.
В связи с предстоящей круглой датой с момента крушения геополитического материка – «Советской Гондваны» – поднимается волна откликов на это событие. Пишут как вольно-невольные участники разрушения СССР (условный В.Познер), так и его активные защитники (условный К. Шахназаров). Порой обе роли странным образом соединяются в одном лице (условный Р. Хасбулатов). Если предельно обобщить позиции авторов, то различия между ними могут быть сведены к ответам на два вопроса, которые, на первый взгляд, кажутся совсем простыми. Первый. Исчезновение СССР с политической карты мира – это хорошо или плохо? Второй, тесно связанный с первым. Была ли эта геополитическая катастрофа, повлиявшая на весь ход мирового развития, неизбежной? Если же нет, то что могло ее предотвратить?
Немодный классовый подход.
Прежде, чем изложить свое отношение к этому событию, необходимо сделать два отступления. По поводу первого вопроса следует подчеркнуть, что его формулировка малосодержательна или даже бессмысленна, если ее не уточнить: кому – хорошо, а кому – плохо? Иначе говоря, развернуть ее в социально-классовой плоскости, как бы архаично это сегодня не звучало. Соответственно, это потребует от всякого, для кого поиск такого ответа актуален, обратиться к собственной идентичности. То есть ко всему комплексу представлений о личных интересах, целях и устремлениях.
Согласитесь, задача эта совсем не простая, не каждому доступная. Так, например, большинство из нас еще со школьной скамьи усвоило, что белый свет – это сложный спектр множества других цветов и оттенков. А также то, что тьма, мрак – всего лишь одно из множества состояний света. Но по-прежнему продолжаем испытывать мистический трепет перед многоцветьем радуги и противопоставлять день и ночь как взаимоисключающие антиподы.
Мера всех вещей.
Таким образом, конкретизация «кому хорошо» потребует учета множества факторов: социальных и национальных, культурных и религиозных, экономических, психологических и иных. Многие из них не воспринимаются «невооруженным глазом», некоторые (как например, готовность к риску, самопожертвованию, способность преодолевать синдром «моя хата с краю») вообще трудно поддаются рациональному объяснению. В результате окажется, что многие из факторов состоят в противоречии друг к другу и требуют установления некой иерархии, ценностных предпочтений, определения приоритетов. Иначе говоря, преломления этих условий и обстоятельств через личные надежды и идеалы, их персонификации. И если сегодня, переживая события 30-летней давности, многие задаются вопросом: почему у народа, отстоявшего СССР в пожаре Великой Отечественной войны, менее полувека спустя не нашлось достаточно защитников своей страны, то ответ следует искать именно в степени готовности преобладающего большинства современников к такой глубокой внутренней работе. При том, что внешние устои-опоры государства – его идеология и ее носители – институты к началу 90-х годов были демонтированы.
Нравственная автохирургия.
Сказал «А», говори и «Б»! Второе отступление, неизбежно вытекающее из первого, касается собственной персоны автора, его самоидентификации. Хотя по большому счету процесс этот пожизненный. Однако задавать вопросы самому себе и искать ответы на них приходится всякий раз, когда возникает потребность предъявлять их другим.
Вопросы к себе – самые трудные. Ответы на них можно сравнить с хирургической операцией на собственном организме. За всю жизнь припоминаю лишь один публичный случай успешной операции на себе, когда врач советской станции в Антарктиде удалил себе аппендикс, ликвидировав угрозу перитонита. Духовные экзекуции, вероятно, не столь опасны физически. Но в то же время глубину их последствий вскрывает тот факт, что и в 21-м веке люди не слишком научились извлекать уроки из прошлого и продолжают наступать на те же «грабли».
Тем не менее люди задаются подобными вопросами. Пусть чаще всего и по «датскому» – юбилейному поводу. Предлагают и ответы – субъективные, далеко не исчерпывающие глубину вопроса. Но иными они и не могут быть. Не помню, кто из знаменитостей сказал: «невозможность объяснить явление до конца – свидетельство его подлинности». Важно только, чтобы все мнения были услышаны: как непосредственного участника бурных политических процессов разрушения СССР, так и их вынужденных созерцателей. Не забывая при этом народную мудрость: «Врет как очевидец!». Лишь в этом случае можно надеяться на возникновение позитивного мифа о минувшем, способного донести до потомков драгоценные в прямом смысле слова крупицы человеческого опыта.
Шоу, Цезарь и Шекспир – с нами!
Теперь по поводу вопросов, сформулированных в начале текста. Понятно, что попытки ответа на них будут глубоко субъективны, опирающиеся на личные чувства и переживания. Но предлагаю вооружиться авторитетным мнением Бернарда Шоу: «Пишущий о себе и своем времени – пишет обо всех людях и обо всех временах» – и двигаться вперед.
Итак, исчезновение СССР – это хорошо или плохо? А если хорошо, то кому? Пока писал эти строки, поймал себя на мысли: а не проще ли воспользоваться в качестве образца для ответа известными стихами В. Маяковского «Что такое хорошо и что такое плохо?». Но памятуя о том, что простота хуже воровства, удержимся от соблазна легких путей. Ведь и Юлий Цезарь, если верить Шекспиру, их не искал («Мой путь непрям!..»).
Мой адрес – Советский Союз!
Во времена моей молодости да и позднее была очень популярна песня со словами: «Мой адрес – не дом и не улица/ Мой адрес – Советский Союз». Думаю, это было больше, чем песня, из которой, как известно, слово не выкинешь. Это был духовный манифест нескольких поколений моих современников. «Не дом и не улица» – это всего лишь фигура речи, но не противопоставление. В сознании они сливались с образом Советского Союза. Так же, например, как «малая родина» воспринималась всего лишь частичкой Родины «большой». Грубо говоря, различие между ними было лишь количественное.
Случилось, однако, так, что в какой-то момент эти понятия разделились и по содержанию, качественно. Малая родина стала местом, где человек выживает, растит детей, реализует свои интересы. А вот большая... Большая вдруг оказалась, как пелось в еще одном популярном шлягере, «Родиной-уродиной». Многое, что происходило в стране, государстве, вошло в противоречие с надеждами и чаяниями «простого» человека. Сознательно беру в кавычки слово «простого»: в критический для страны час станет понятно, как он непрост.
Где же «почтовый пакуется груз»?
Хотел привести какие-то наглядные примеры, понятные аргументы в подтверждение сказанного. Потом подумалось: а ведь у каждого, пережившего это время, наберется собственный зрительный ряд фактов и впечатлений, которые не хуже авторского смогут проиллюстрировать процесс гибели «Советской Гондваны», его причины и последствия. Со своей стороны, хочу лишь дополнить его одним курьезным наблюдением. В упомянутой песне «Мой адрес – Советский Союз» есть строчка: «Почтовый пакуется груз...» А ведь не только ради поэтической рифмы написаны эти слова! Почта, почтовый груз – можно истолковывать и как символ страны, которой они принадлежат. Письма-открытки, бандероли-посылки... О письмах и открытках – тема отдельная. А вот о посылках следует сказать. В советские времена почта связывала великую страну вдоль и поперек, по меридианам и параллелям. А также в более отвлеченном смысле, сближая, как было принято тогда выражаться, город и деревню, работников умственного и физического труда. Целые социальные группы жили и учились, трудились и плодились во многом благодаря посылкам.
Жизнь изменилась, изменилась и почта. Но где же сегодня «почтовый пакуется груз»? Вспомним адрес отправителя подавляющего большинства почтовых посылок. Кто изготовил эти необходимые нам товары? Не здесь ли зарыты ответы на многие вопросы по поводу распада СССР?
Кому выгоден распад СССР?
Так что вопрос – «кому хорошо?» – можно свести к хорошо известному – «кому выгодно?». Соответственно выходит, что среди интересантов разрушения Советского Союза в первом ряду стоят вездесущие китайцы, для которых обломки великой страны создали обширное поле хозяйственной экспансии. А вслед за ними все те мировые «барыги», кто увидел в драме разрушения СССР лишь возможность расширения для себя рынка товаров, услуг, сырья, рабочей силы.
Но есть получатели бонусов и на самом постсоветском пространстве. Их не так мало и эта группа вовсе не сводится к наследникам подпольного миллионера Корейко. Ее манифестом стали слова поэта: «Мы не сеем, не пашем, не строим, / Мы гордимся общественным строем...» С некоторых пор образ жизни (и мысли!) этих потомков «комиссаров в пыльных шлемах» приобрел характер эпидемии.
Кому плохо от распада СССР?
А кому же от распада СССР стало плохо? Кто те, чьи интересы объективно совпадали с необходимостью сохранения и укрепления СССР? Это – оставшиеся фактически без права голоса на закате великой страны и составлявшие все еще большинство ее населения люди труда. Умственного и физического, технического и гуманитарного... Да, многие из них в то смутное время были вынуждены превратиться в торгашей-барыг. Но если для одних это занятие стало способом первоначального накопления капитала, то другие видели в нем лишь средство выживания. И невидимая граница между ними вдруг становилась и зримой, и осязаемой, когда вдруг в беседе первые навязывали мотив: «Где хорошо, там и Родина». Не раз наблюдал, как следовала немедленная реакция вторых типа: «За базаром следи»; «Родину не трожь!»; «Это когда же ты стал такой умный? Не в полицаях ли?». А порой и в более крепких выражениях.
Эти люди составляли преобладающее большинство населения. Всем им было свойственно обостренное чувство справедливости. Которое для них состояло, с одной стороны, в праве на труд как средстве реализации своих способностей. С другой, в свободном доступе и возможности распоряжения плодами этого труда, прежде всего – в достойной оценке и вознаграждении обществом его результатов. (Подробнее об этом смотри тексты «Тунеядцы-1, 2, 3, 4» этого блога).
Время «автохирургии».
Почему же огромный потенциал этой части общества оказался невостребованным в критический час для страны? Когда такой час наступил и в чем могла состоять для СССР «хирургическая операция на себе»? Рискованная, но дающая реальный шанс избежать неминуемого смертельного исхода. Фактически, в этом и заключается смысл ответа на второй из поставленных в начале вопросов.
Все мы крепки задним умом. Не исключая и автора этого текста. За три десятилетия многие из современников успели поменять точку зрения на события, участниками которых им довелось быть. Прежде всего под влиянием позднейшей информации и оценок случившегося, а также их долговременных последствий. Но большинство комментаторов согласны в том, что распад СССР не был фатально предопределен. «История такова, какова она есть, / И больше никакова!» – говорит поэт. С этим трудно поспорить, если иметь в виду объективное прошлое, а не его субъективные интерпретации в сознании последующих поколений. Прежде всего, навязанные интересами политических элит, регулярно пересматривающих свои оценки последствий исторических действий и их уроки.
Откуда у истории социальный «припек»?
В то же время и собственно объективная сторона истории обладает определенной свободой степеней реализации. То есть в нем изначально заложена некоторая непредвиденность и непредсказуемость. Если снова обратиться к наглядным примерам, это можно сравнить с процессом выпечки хлеба. Конечный результат в каждом конкретном случае будет разным, как по массе, так и в качественном отношении. Несмотря на совершенно одинаковые изначальный набор ингредиентов и даже опыт пекаря.
В случае с историческим прошлым таинственная «алхимия» состоит в том, что прежде, чем стать таковым, оно становится социальным будущим и настоящим. Которые в решающей степени зависят от созидательной деятельности людей, их групп и структур, от роли в ней волевого компонента. Иначе говоря, носят вероятностный характер, имеют большой потенциал вариативности. В обыденном сознании это свойство социальной реальности приобретает форму сочетания закономерности и случайности и редко поднимается до уровня социальной ответственности. Будущее и настоящее предоставляют конкретному сообществу значительный потенциал моделей действий, поведения, и его отпечаток неизбежно переносится на прошлое, его ментальную оценку.
1968 год – вершина реального социализма.
Если принять подобную логику, то развитие СССР может быть представлено как сочетание реализованных и нереализованных возможностей социализма как общественной формации. Условно кульминацией созидательных, конструктивных процессов можно считать 1968 год. После событий в Чехословакии в жизни восточного блока – в целом, и его авангарда – СССР – в частности, стали преобладать охранительные, консервативные тенденции. Временем застоя, торможения этот период нарекли вполне обоснованно.
Был ли этот процесс необратимым? Или возникшая стагнация все же оставляла шанс для возвращения на некий магистральный путь социалистического обновления? Полагаю, «окно возможностей» все же продолжало сохраняться до известных пор. Речь идет лишь о тех ресурсах – интеллектуальных, организационных, материальных, которые должны быть привлечены для совершения такого подвига, без преувеличения, всемирного значения.
Последний шанс: «мы не знаем страну, в которой живем».
Критический момент – точка невозврата – наступила в начале 80-х годов. Хорошо помню впечатление, которое оставила в общественном мнении в начале 1983 года программная статья нового генсека ЦК КПСС Ю. Андропова. Среди прочих здравых мыслей поразила одна: «Мы не знаем страну, в которой живем». Это признание самого информированного человека в стране – многолетнего председателя КГБ, прозвучало как гром. Кто эти «мы»? Чего мы не знаем? И другие вопросы задавались современниками из числа наиболее продвинутых, озабоченных судьбой социализма. Следующим логичным шагом ожидалось всестороннее познание страны, строгий анализ пройденного пути, достижений и ошибок. Общество с тревогой и надеждой ожидало непредвзятых оценок, подтверждения догадок и интуитивных представлений о сути происходящего. И главное – жестких, но адекватных ситуации решений.
Политическая близорукость? Или слепота...
Сигналы о необходимости срочной ревизии социалистического проекта шли со всех сторон. К примеру, из т. н. социалистического лагеря: о его состоянии и роли. Из ближайшего окружения (исламский Иран): о союзническом потенциале революций нового типа. Но главные из них настойчиво стучались в дверь внутри страны. Прежде всего в сфере труда, где в результате творчества масс стихийно пробивали дорогу новые формы организации и управления трудом: коллективный договор, бригадный подряд и др. Это было гораздо больше, чем очередные экономические новации «методом тыка». Социализм как общественный строй мог обрести «второе дыхание» и импульс к развитию. Скептикам можно напомнить пример из другой эпохи. В 1905 году в ходе первой русской революции в Ивано-Вознесенске так же стихийно родились советы уполномоченных по уборке улиц и распределению дров. Нужно было обладать прозорливостью тогдашних политических лидеров, чтобы увидеть в них прообраз будущего государственного устройства Страны Советов.
Кстати, уместно напомнить о том, что именно на рубеже 80-х годов началась переоценка прошлого руководством Китая. Началась со сферы труда и шла она последовательно, без ликвидации проверенных жизнью социалистических завоеваний. Результаты ее сегодня очевидны и внушают всему миру оптимизм.
«Колбасное» измерение перестройки.
А в СССР не случилось. «Окно возможностей» закрылось быстро. Череда пышных похорон и странных кадровых назначений... Затем трескучие, но непродуманные кампании по «ускорению», «гласности», «обновлению», «демократизации». Все это пышно нарекли «новым политическим мышлением». А по сути это была уже агония общественного строя. Реакцию общества на происходящее хорошо передает популярный анекдот того времени: «Как в лесу: вверху шумит, а внизу тихо-тихо». Но эта тишина была обманчива. Ситуация в экономике теряла последние признаки социалистического уклада. Потеряла свою актуальность даже известная сатира в виде загадки. (Вопрос: длинная, зеленая, пахнет колбасой. Что это? Ответ: подмосковная электричка). Весной 1990-го года автору довелось два месяца провести в Москве. Вспоминаю длинные сверкающие витрины столичных гастрономов, сплошь уставленные... бутылками с уксусом. Больше ничего! Голода, правда, не было. Но способы обеспечения продовольствием напоминали о военном времени.
Последние метания изжившего себя режима были весьма симптоматичны. Партия провозгласила курс на перестройку, требовавшую максимальной мобилизации сил, высокой организованности. И практически одновременно отказалась от руководящей и направляющей роли в государстве. Что произошло в результате? Ситуацию блестяще иллюстрировала обложка вышедшего тогда номера еженедельника «Собеседник», заполненная сверху вниз повторяющимся словом «перестройка». При этом в каждом следующем слове по сравнению с предыдущим две буквы менялись местами. Последнее из них, почти нецензурное, выражало полную бессмыслицу.
Низость «верхов» или верхоглядство «низов»?
Намеренно не упоминаю здесь имен фигурантов хмельной беловежской компании, поставивших последнюю точку в существовании СССР. Время выбирает не только своих героев, но и антигероев. По большому счету, дело не в них. Главный вопрос заключается в другом: какова роль в этих драматических событиях народа, общества – тех самых пресловутых «низов»? Тех нескольких поколений людей, родившихся и воспитанных за 70 лет Советской власти и составлявших преобладающее большинство населения. Или все же громкие заявления «верхов» о главном достижении социализма – сформированной им новой исторической общности под названием «советский народ» – были очередной мистификацией партийных идеологов и пропагандистов?
Ответить на этот вопрос можно очень просто. Достаточно сослаться на мнение разномастных противников социализма. Эти как раз в существовании советского человека как и советского народа не сомневались. Правда, называли его при этом презрительным прозвищем «совок» и видели в нем средоточие низменных потребностей и примитивных групповых инстинктов.
«Совок» просыпается.
Если же отбросить в сторону идеологические пристрастия и политическую ангажированность, то приходится признать, что советский народ – не фантом, не выдумка оторванных от жизни теоретиков. Это особый социальный феномен, со своими образом жизни и способом мысли, с обостренным чувством социальной справедливости, основанным на этике коллективного труда. И если сегодня, спустя 30 лет после развала СССР, на постсоветском пространстве вопреки всему явно крепнет тенденция к интеграции, экономическому и культурному взаимодействию, то происходит это в решающей степени по воле людей с опытом советского прошлого.
Что же помешало этим качествам в полной мере проявить себя в декабре 1991 года, в критический для Родины час? Ответ на этот вопрос потребует предельной честности перед собой, обостренного чувства ответственности перед потомками. Со своей стороны, опираясь на собственные ощущения и наблюдения за ближним окружением, могу засвидетельствовать: в обществе, охваченном элементарным выживанием, не было чувства приближения катастрофы. И не нашлось своего Юлиуса Фучика, способного призвать: «Люди, будьте бдительны!..». Хорошо помню первую реакцию на Беловежские соглашения – СНГ воспринималось как полноценная замена СССР. Лишь некоторое недоумение вызывало слово «содружество»: чем им союз не угодил? Что касается понятия «независимых», то оно представлялось лишь данью политической «моде» и объяснялось лишь проходившим «парадом суверенитетов». Вера в будущее СНГ как преемника СССР была столь велика, что даже спустя время признание одного из беловежской троицы: «СНГ – это форма цивилизованного развода» – многими не было воспринято со всей серьезностью.
Время собирать камни.
Однако реальные процессы вскоре положили конец иллюзиям. Вопрос о том, как склеить горшок, рассыпавшийся на 15 частей, был вытеснен другим, более неотложным: как сохранить эти черепки-осколки от дальнейшего разрушения. На смену пламенному призыву – «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», под которым консолидировались люди труда не только в СССР, но и во многих странах и континентах, пришел другой – «Кто съел мое сало?». Он разогнал людей труда по национальным квартирам и окопам и прозвучал как реквием великой стране.
Вместо заключения.
Так что же в итоге? Какой урок можно извлечь конкретно для Беларуси из событий 30-летней давности? Фактически, нужно ответить на извечный вопрос: «что делать?» Оглядываясь на «планов наших громадье», на монументальность принятых программ, казалось бы, можно быть спокойным. Но, оказывается, у реальной жизни свои программы: словно по чьему-то заказу, свалилась ковидная зараза. Вслед за ней другой, уже социальный «вирус непослушания» охватил значительную часть общества. Невольно возникает чувство дежавю. Похоже, словами детской песенки: «Что нам стоит дом построить – / Нарисуем – будем жить!», как это происходило до сих пор, уже не обойтись. Не пора ли задать вопрос: знаем ли мы общество, в котором живем? С обязательным уточнением, основанным на опыте последнего 30-летия: какова в нем подлинная роль политических элит? А обрести это знание теперь, как и в другие времена, поможет мнение мудрого Евангелиста: «Где имущество его, там будет и сердце его». При этом понимая «имущество» в широком смысле слова, включая обладание властью, а также способы получения ее. Если общество доросло до способности извлекать уроки хотя бы из своих собственных ошибок, оно обязано найти ответы на эти вопросы.
Владимир Верин.
Комментарии
Отправить комментарий